Всё то время, что я проводил с Джими, было окрашено кайфом. Он обожал свои сигареты с травой и таблетки — «Кваальюдс» [17] . Будучи старше меня на 5 лет, — получается, что ему было 27, когда он умер, — он казался намного старше этого возраста. Его смерть стала для всех настоящим шоком, страшным ударом. За неделю до этого, в середине сентября 1970-го, он играл на 3-х дневном фестивале «Любви и мира» в Европе. Тогда был застрелен промоутер, и сразу несколько мотоциклетных банд сцепились в схватке. Джими пришлось спешно покинуть это место, и как только он сошел со сцены, один из участников банды спалил её дотла. Джими вернулся в Лондон в шоке.

За ночь до его смерти я тусовался в клубе Ронни Скотта в Сохо с Джими и другими. Он ушел достаточно поздно и ни с кем не попрощался, так что я побежал за ним и увидел, как он спускается по лестнице клуба с какой-то девчонкой, уткнувшейся к нему в бок, под его правой рукой.

Я сказал: «Эй, Джими, ты забыл сказать «Спокойной ночи!»»

Он посмотрел на меня через плечо, увидел, что это — я, и тихо прошептал: «Спокойной ночи».

Я видел Брайана Джонса только один раз, когда он сидел в крыле главной студии в «Олимпике», что в Барнсе, где и «Стоунз», и «Faces» много записывались. Нас представили друг другу Глин Джонз и Ники Хопкинс, я подошел к нему и сказал: «Привет!», он пробормотал в ответ что-то подобное. Он витал в собственном мире, хоть и смог ощутить чье-то присутствие извне. В привычной для себя стране грёз, которая жила где-то в его сердце. Плывя по волнам мыслей, которые только он один мог понять. Я ощущал связь между нами, которую трудно выразить словами.

Брайан был «мной в светлом парике», как мы выражались позднее, но как музыкант он был функциональным гитаристом. Вся штука в том, что он был «Стоуном» с самого начала, и на первых порах вписался в разухабистый образ жизни группы. Но, думаю, ближе к концу своей жизни в нем что-то сломалось, и он потерял в себе стержень. Я знаю, что это видели и все остальные. Он пробовал играть на любом инструменте кроме гитары. Ситар, блокфлейта, дудки и всякие-разные вещи, что само по себе неплохо, пока ты не теряешь над этим контроль. Он был хорошим гитаристом, но на других инструментах он играл не так, чтобы очень хорошо. Наркотики и рок-н-ролл поглотили его.

Последней песней, которую он сыграл вместе с группой, была «Honky Tonk Women» («Женщины из хонки-тонка»). Они записали её примерно в июне 1969-го, но к тому времени Мик и Кит уже решили, что Брайану пора уйти, и его надо заменить. Брайану было всего 27, когда его нашли мертвым в собственном бассейне 3 июля 1969 года.

Кстати, Кит, наверное, был прав, когда сказал о Брайане: «Некоторым людям не суждено перешагнуть 30-летний рубеж».

Знаменитый концерт «Стоунз» в Гайд-парке 5 июля 1969-го — дебют Мика Тейлора — планировался еще до гибели Брайана. Но его смерть случилась за два дня до этого, так что это мероприятие стало его мемориалом. Позднее было подсчитано, что на концерте присутствовало от 250 до 500 тыс. зрителей. Мик открыл концерт посвящением Брайану, а потом выпустил в воздух тысячи бабочек.

Тогда же, в субботу после полудня, свершилось мое судьбоносное «посвящение». В то время как массы людей собирались в парке, я прогуливался по окружной улице в надежде найти достаточно близкое к сцене место, где можно было услышать их музыку. И вот около меня остановилась машина, её боковое стекло опустилось, кто-то крикнул: «Эй, Ронни!», и оттуда выпрыгнули Мик Джаггер и Чарли Уоттс.

Это был первый раз, когда я реально встретился с Чарли. Я не знался с ним, когда он играл в группе моего брата Арта, и до этого раза моё знакомство с ним ограничивалось единственным случаем, когда однажды я переходил через Оксфорд-стрит, а он остановился у светофора в своём «Мини» с шофером. Он помахал рукой мне, а я помахал ему. Чарли не водит авто.

У него никогда не было водительских прав, потому что он страдает странной боязнью механизмов, что, однако, не останавливает его от покупки машин. Однажды он купил «Альфа-Ромео»1936 года выпуска только из-за того, что ему нравилось смотреть на её приборную доску. У Чарли также есть очень красивая бордовая «Лагонда». Недавно он получил от моего зятя Винни её игрушечную копию. Когда он купил «Лагонду», то также приобрел бордовый костюм ему в тон, и теперь он может одевать этот костюм и садиться у заднего колеса — мотор гудит, кайф идет.

Мы втроем на несколько минут встали постоять около парка.

Я пожелал им удачи: «Пусть это будет хороший концерт».

«Рады были увидеть тебя, до скорого!» — ответили они.

«Да — скорей, чем вы думаете», — бросил я им — и себе заодно!

В 1971-м на продажу был выставлен самый прекрасный дом в мире — «Уик» («Фитиль») в Ричмонд-Хилл, он был построен в 1775-м, в нем было 20 комнат, прекрасный вид на берег Темзы, и он принадлежал актеру сэру Джону Миллзу. Внушительный вид этого дома впечатлял многих в Европе, и он был объектом для многих картин артиста. Он просил за него 100 тыс. фунтов, плюс еще 40 тыс. за старый 3-х комнатный коттедж в конце сада, который принадлежал его жене Мэри Хэйли Белл, вместе с цыганской кибиткой, в которой она сочинила такие классические вещи, как «Whistle Down the Wind» («Свисти по ветру»). Я захотел купить «Уик», но у меня не хватало и на дом, и на коттедж, так что я продал Рейвенсвуд-Коут, где мы с Крисси жили, за 28 тыс. фунтов, и вложил эту сумму в «Уик», а также убедил Ронни Лейна приобрести коттедж. Как и в случае со всеми моими приобретениями, я вышел за пределы своих средств. Я был молодым человеком, который покупает одно из красивейших лондонских владений. В общем, откусил больше, чем смог прожевать. Мной двигал оптимизм: я знал, что скоро — гастроли.

Я влюбился в этот дом, так как он был таким солидным: камины от Адама, лепнина Гринлинга Гиббонса и три овальные комнаты, расположенные друг над другом, — но еще и потому, что у Джона была чудесная комната для снукера с редким и старинным столом от Тёрстона. Когда я похвалил его, он сказал мне, что этот стол когда-то принадлежал легендарному Джо Дэвису, одному из величайших игроков в истории этой игры, выигравшего подряд 20 мировых турниров по снукеру. Это был сам по себе очень ценный предмет мебели, а также настоящее сокровище для всех, кто любит снукер и историю этой игры. Ничто не могло помешать мне купить этот дом, и стол для снукера был частью сделки.

Джону он тоже нравился, и он сказал мне: «Возьми его с моим благословением, он — твой».

Теперь у меня был самый красивый дом в мире, и самый красивый в мире стол для снукера. Теперь я действительно мог предаться этой игре. Деревянная отделка этого стола запечатлела на себе все перипетии рок-истории.

В тот день, когда мы въехали туда, мы обнаружили небольшую записку, написанную от руки и прикрепленную изолентой к зеркалу в коридоре. Там было написано: «Надеемся, вы будете так же счастливы в «Уике», как и мы. — Джон и Мэри».

Мы с Крисси тоже на это надеялись, но в жизни все происходит не всегда так, как этого вам хочется. Дом вскорости стал продолжением Уайтторн-авеню, потому что он очень понравился моей семье, когда они посетили его. Мой папа был очень горд тем, что у его сына появился дом с большим количеством комнат, чем было у всех членов семьи вместе взятых, моя мама часто готовила нам здесь завтрак. Я даже нанял Дорин — тогдашнюю жену Арта — в качестве моей секретарши.

Моим первым большим проектом стало намерение потратить 25 тыс. фунтов на музыкальную студию в подвале, чтобы я смог сделать сольный альбом. Я установил передовое по тем временам оборудование — пульт «Neve», магнитофоны «Studer» и «Revox», аппарат на три-по-M8 дорожки со сменными 4-х дорожечными головками и еще одну 16-дорожечную машину. С первого дня, как студия заработала, дом стало лихорадить от круглосуточного наплыва друзей, приходивших поиграть. Захаживали Джордж Харрисон с командой «Монти Пайтон», и мы джэмовали, потом подходил актер Джон Хетт, и в конце концов мы оказывались в пабе отеля, находившегося рядом с домом. День превращался в ночь, а ночь — в следующий день, и тогда приходило еще больше друзей, а потом мы не могли и подумать, что все это обернется 4-мя днями пьянки, кайфа и музыки.