Но Бо не хотел играть ни одну из них, пока я не протрезвею полностью. Я положил свою гитару и сказал ему: «Мне теперь кажется, я ошибся местом».

Он сказал: «Ты уверен, что ты не пьешь?»

Я ответил: «Конечно, да».

«Тогда что это за бутылка водки под твоим стулом?» — спросил он.

«А что это за бутылка «Бэйлиз» под твоим?!» — засмеялся я.

Мы ударили по рукам и стали парнями с пушками. Мы перебрасывались шутками, но менеджер Бо заволновалась. Её звали Марго Льюис, она была моей давней подругой начиная с 60-х, и я не видел ее много лет. Я познакомился с Марго перед тем, как познакомился с Бо, когда она была клавишницей «Goldie & the Gingerbreads» — первой чисто девчачьей американской рок-группой. Тогда было много девчачьих групп — вроде Дайаны Росс и «the Supremes», «Martha and the Wandellas», «the Ronettes», но «the Gingerbreads» были особенными. Это были четыре белые девочки, которые звучали как черные, и они не просто пели, но и играли свою музыку. И они реально роковали. В 1964-м, когда Брайан, Мик. Кит Чарли и Билл поехали в Нью-Йорк на свое первое американское турне, кто-то организовал для них большую пригласительную вечеринку, и «the Gingerbreads» играли на ней. Мне кажется, «the Gingerbreads» были открыты «the Animals», но самое главное, что я запомнил о них, это то, что они были первой группой, которую я когда-либо видел, которая использовала «B-3» — орган «Хэммонд» «под мебель». (Это для вас, Букер, Мак и Чак).

Марго объяснила Бо все выгоды от гастролей со мной. Благослови её Бог. Она действительно хорошо знала расклад дел. Мы проводили шоу так: Бо начинал с 4–5-ю номерами в сопровождении своей группы из 4-х человек, которую возглавляла басистка Дебби Хастингс, а гитарист группы назывался «Князем Тьмы». Потом выходил я и играл несколько песен в своей манере с Дебби и группой, а потом снова выходил Бо, и мы с ним делали 4 или 5 номеров вместе.

Конечно, у Бо, было свое эго, но я понимаю его, так как он — тот человек, который изобрел рок-н-ролл. Он есть даже в «Книге рекордов Гиннесса» в качестве композитора, который большую часть песен написал о себе (уверен, что Джерри Ли должны были указать вместе с ним). На тех гастролях он даже написал одну песню для меня — медленный 12-тактный блюз под названием «Money To Ronnie» («Деньги для Ронни»), которая меня тогда реально удивила, появившись ни с того ни с сего, — он подарил мне её на виду у всей публики.

И так как он понял, что я — достаточно клевый для него как для Бо, мы записали на сцене в Нью-Йорке наш альбом «Live at the Ritz» («Живьем в «Ритце»»), и когда я слушаю его теперь, мне ясно, почему я всегда любил играть с ним. Он — мужик что надо, в своём уникальном бо-диддлевском стиле, он делает все, что хочет, и он определенно кладет с прибором на все остальное. Разница между Бо и мной — это то, что я считаю себя гитаристом на совесть, но Бо просто желает запрыгнуть на эту «лошадку» и гарцевать на ней, и ему все равно, в седле он или нет.

С одной гитарой и практически без аккомпанемента — если кто-нибудь лажал, то это могло по нему ***нуть. Он также был большим спецом в области рванья струн. Дебби рассказывала мне, когда настраивала для него его «топор», что он любил рвать их в середине шоу специально, когда ему хотелось передохнуть и пошутковать. У него был огромный старый кошелёк, полный струн, и он был его поддержкой. Он весело и размеренно менял струны во время выступления.

Гитара, благодаря которой он в основном и прославился, была ручной работы, 4-х угольная и тяжелая как черт вместе с разными штуками внутри неё. Там у него был вибратон, фильтр-конвертер и другие вещи, которые обычно встречаются в ножных коробках. На его гитаре были струны толщиной каждая со ствол дерева, которые нельзя было оттянуть, и они так высоко были натянуты над грифом, что зажимать их было очень трудно. Также все это в открытой настройке. Непростой подвиг, поверьте мне.

Я не играл на сцене на его гитаре, так как мне не хотелось его расстраивать. Сейчас он иногда использует «Гретч», который гораздо легче, а еще странную австралийскую гитару с лампочками и безделушками, которые приделаны на задней стороне ее корпуса. Теперь он сидит, когда играет, потому что у него диабет, с которым он борется уже много лет, и у него больная спина. Из-за того, что в то время он тягал этого огромного квадратного монстра по всей сцене, а также все свое оборудование. Вы можете представить, почему у него проблемы со спиной. [34]

Будучи абсолютным мастером ритм-гитары, Бо продуцирует монструозный локомотивный ритм: как-то один обозреватель из Сан-Франциско описал его звучание к как у «дьявола, передвигающего свою мебель». Когда он переключался на соло, я подхватывал ритм, который устанавливал Бо. Это было очень естественно.

Гораздо более неестественной оказалась одна ночь в Сан-Франциско в 80-х, когда с нами выступил Джон Ли Хукер, и их эго переплелись с шумом. Из-за Бо и Джона Ли, каждого игравшего свое, музыка стала такой громкой, что создавалось впечатление, будто играешь, плавая по уши в гороховом супе. Ничего нельзя было расслышать. Я уставился на Дебби, а Дебби уставилась на меня, потом Дебби, наконец, пошла на сторону сцены, где был Джон Ли, чтобы разобраться в том, что происходит, и Джон Ли тоже оказался не в курсе. Он спросил её: «Какого *** это мы?..» Она не знала, какого, и закричала ему в ответ: «Где тут, на…, уан-бит?» [35] Этот бит просто необходим, иначе вы играете наудачу.

Мы оказались в неприятности. Дебби попробовала перестроить всех по басовой линии, но Бо не играет по указке других. Джон Ли играет своё. Мы играли 12-тактный блюз, ну а Джон Ли не играет 12-тактный. Может быть, он играет 13-тактный, а может — 9-тактный. Так что он был в отключке, а Бо — где-то в другом измерении играет что-то своё, и посреди этой милой путаницы мы с Дебби просто засмеялись, потому что — что еще мы могли предпринять? Самое забавное во всем этом было, когда на следующее утро обозреватель из Сан-Франциско решил, что джэм Бо Диддли, Джона Ли Хукера и Ронни Вуда был самым удачным за вечер.

На гастролях мы преодолевали большие расстояния. Когда мы играли в Виннебаго, то пришли Джо и дети, а Чач был всегда рядом, плюс также приходил мой тогдашний менеджер Фил Карсон (еще один из неплохих). Перед тем, как создать свою менеджерскую компанию, Фил работал на «Атлантик Рекордз» в Англии. Мы были в Японии, когда Бо попросил меня нарисовать обложку альбома «Живьем в «Ритце»». Тогда в моей комнате веселилось много народа, что мне было не впервой (я создал большую часть своих картин маслом именно в подобной ситуации), и это не остановило меня — я взял тушь и кисти и нарисовал Бо и себя. У него остался один из моих рисунков с тех давних пор, когда у него не было одного зуба.

С Бо было чудно гастролировать, и это гарантировало тебе всегда веселое настроение, особенно в компании с ним и его подругой Мэрилин. Он заставлял её снимать на камеру каждое свое движение в каждой песне во время каждого шоу. Он изобретал для того, чтобы это пошло съемкам на пользу, разные безделушки; камеры соединялись с фантастическими приспособлениями, так что ни один кадр не был пропущен.

Он также рассказал мне отличную историю о том, как он начинал в Чикаго. Он сказал, что когда впервые прибыл туда с далекого Юга только с одной гитарой изо всех вещей, он зашел в студию «Чесс», а там сидел великий миссисипский блюз-музыкант Вилли Диксон.

Бо сказал ему: «Ох, мужик, я абсолютно потерян…»

Так что Вилли взял юного Бо под своё крыло, показал ему все входы-выходы и помог ему устроить свою музыку и свою карьеру. Я часами сидел-слушал этого парня и играл с ними на инаугурации Джорджа Буша-старшего в Белом Доме. Я обожал слушать истории из прежней жизни о нем, о Джероме (из песни «Bring It to Jerome» — «Принеси это Джерому») и о Герцогине — первой басистке, которую я когда-либо слышал. Как только он расходился, эту легенду уже невозможно было заткнуть.